Люди объединяются в общество благодаря определённому связующему материалу. Если этого связующего материала мало – происходит разрыв общества. А если его совсем нет – то людей вообще ничего не объединяет, и они только враждуют между собой, в режиме войны «всех против всех», каждый против каждого. Потому, в рамках ОТЦ (Общей Теории Цивилизации) мы и утверждаем со всей ответственностью: у человеческой цивилизации есть «клеевая основа», соединяющая враждебных индивидов в общество того или иного качества. И с её пересыханием, деградацией – у общества нет никаких шансов удержаться от полного распада, цепляясь за лозунги, призывы или экономические аргументы «пользы сообща».
Потому мы очень скептически относимся к любым «экономическим» теориям возникновения и развития человеческого общества. Докажите нам – говорим мы – что честный труд обогащает быстрее и больше, чем грабёж, мошенничество, бандитизм – и тогда мы поговорим. Но пока историкам такие примеры неизвестны[1] – поэтому давайте об «экономических основаниях собраться в общество» — говорить не будем.
Социум не собирается под влиянием экономических интересов – потому что экономические интересы человека враждебны социуму. И потому для формирования чего-то выше уровнем, чем банда или орда необходимо не включить, а выключить, пересилить и перевесить фактор экономических интересов. Преодолеть центростремительной силой «этики служения» центробежную силу экономических выгод особи.
Разумеется, и внутри общества есть асоциальные вкрапления, деструктивные практики – но они существуют как «острова» и обусловлены, сформированы гравитацией окружающей их добросовестности. Как бы закупорены ею – без чего приняли бы совершенно иные (гораздо более примитивные и страшные) деструктивные формы.
Недаром говорят, что в высокоорганизованном обществе даже и злодеи-то выглядят милашками (по сравнению с низкоорганизованными сообществами), даже и преступники-то «какие-то нестрашные».
Естественно, при снижении цивилизационного уровня общества, его социопаты крепнут, матереют, звереют. Утрата культа Общего Дела, связывавшего людей, приводит не к «цивилизованному разводу» (тоже требующему цивилизованности) – а к ожесточённой взаимной вражде.
Цивилизованная экономика имеет целью не прибыль, не выгоду, а поиск таких форм выгоды, которые не противоречили бы культовым ценностям, базовым догмам сообщества. Это и блокирует наиболее прибыльные формы личной выгоды, переводя человека пусть к менее лично-прибыльным, зато более «веро-соответствующим» формам деятельности.
Вначале сакрализация, и только потом (потому что ведь нужно же как-то кормиться) – отыскание совместимых с сакральными ценностями общины форм хозяйствования.
Что заблокировано сакральными табу – может быть и обратно разблокировано (что мы и видели на «празднике бандитизма» в пору приватизации). Совместить максимальную личную прибыль и социально-безвредные формы её добывания невозможно. Жажда наживы неумолимо толкает к деструктивному поведению.
+++
Если у двух людей нет общего смысла жизни, то, по зоологической матрице инстинктов (она врождённая, включается автоматически), целью их жизни становится взаимное уничтожение. Вначале происходит столкновение банды с бандой, но потом – внутри победившей банды неизбежно столкновение при дележе добычи.
Крупное сообщество распадается в порядке, обратном тому, которым складывалось: от великого единства к малым группировкам, а из них далее – скатывается к зоологическому индивидуализму.
Понимая это, будем помнить и то, как общество изначально складывалось:
1) Служители Культа
2) Вопросы обеспечения служителей Культа
Если они не служители, или Культ их тебе не дорог – то с чего бы тебе заботиться об их обеспечении?! Вы чужие люди, даже не родня (хотя и родня часто режет и травит друг друга по экономическим мотивам)! Пусть они сами заботятся о своём обеспечении. А вы будете заботиться о своём.
Справедливо?
Именно это и есть ловушка зоологической матрицы поведения. Именно так и поступают все известные нам виды животных: каждый за себя (или за свою стаю, стадо, но не более того). Не буду тянуть интригу – зоологическая матрица поведения несовместима с цивилизацией.
Если каждый заботится о самом себе (или, вариант, о своей стае) – то нет никаких условий для преемственного и поступательного накопления обобщающих знаний, общего достояния и культурного наследия. Индивидуальный ум, лишённый задачи работать на всё человечество – либо вообще не развивается, либо развивается в деструктивную сторону (и тогда чем особь умнее – тем хуже).
Если человек служит другому человеку – то это либо рабство, либо безумие. Полноценный человек не может быть расходным материалом для другого человека. Он служит только себе, но, поднимаясь над зоологическим состоянием, под «собой» он понимает некое Дело, которое для него важнее всех на свете. В служении этому своему делу (а не рабовладельцу!) он и обретает этику служения, являющуюся «клеевой основой» для цепочек территориальной и временной солидарности в рамках цивилизации.
+++
Центростремительная сила, заключённая в гравитации (силе притягательности) догматического ядра сакральных ценностей преодолевает звериные инстинкты центростремительной тяги, но не устраняет их. По аналогии: самолёт летит, пока работает его двигатель, при поломке двигателя самолёт, под воздействием силы тяжести, падает.
Из сакральных ценностей складывается коллективная мечта общины, которая, по сути своей, является проектом цивилизации, плодом целеполагания в ней. «Мы должны мужественно и стойко преодолеть все трудности на пути к состоянию «Х».
Целеполагание – первый акт становления цивилизации.
Преодоление трудностей на пути к цели – второй её акт.
Понятно, что преодолевать трудности на пути к цели, которой нет – никто не будет, да и просто не сможет.
А что такое – «преодоление трудностей на пути к «Х»? Это наука, как строительство лестницы к цели, недостижимой одним прыжком: ступень за ступенью. Это культура, как средство подбадривания и вдохновления тех, кто идёт к заветной цели.
Когда они сочетаются, то получается экономика, как точка их пересечения[2]. Как совокупность щадящих (пусть и менее лично-выгодных) контактов с единоверцами, к которым нельзя (сакральное табу) применять зверские методы «вышибания всего и сразу».
+++
С одной стороны, люди делают некое «Общее Дело». С другой стороны – их разрывает взаимной жадностью, ревностью, амбициями, завистью, всей той совокупностью, мешающей единству, которую животные преодолеть не могут. А люди могут – но – тоже не всегда. А лишь тогда, когда в энтузиазме Общего Дела они в состоянии пренебречь потребительскими обидами делёжки[3].
Но, снимая через этику служения исходному культу и его базовому догматическому ядру ценностей животные противоречия, экономика цивилизации создаёт новые антагонизмы. Подобно тому, как пламя, вырвавшись из печи, из «теплоносителя» превратится в пожар, эти антагонизмы, вырвавшись из-под контроля «хранителей общества» — могут уничтожить общество в пламени своей непримиримости.
+++
Антагонизм 1.
Если продукт производится совместно большой группой людей, то главное в оплате труда – не трудовой вклад, а влияние при разделе выручки.
Это порождает внутренний антагонизм – связанный с уценкой и переоценкой вкладов в общую выручку. Когда, говоря грубо, просто и при этом правдиво – одни много работают и плохо живут, а другие работают мало, или совсем никак, но живут очень хорошо.
Это они так поделили общую выручку, сперва, в силу разделения труда, производственной кооперации – неумолимо нераздельную, и потому обречённую поступить в распределительное звено.
Если вы производите автомобили, то покупатель не будет ходить с пачкой денег, выкупая каждую деталь отдельно у того, кто её произвёл! Он платит сразу за сборку, за товар в готовом виде, и то, что он заплатил – поступает к распределителю, который очень часто путает объективный учёт трудового вклада – и личный произвол симпатий.
Читая пролетарских писателей (самый яркий из них М. Горький – он выпуклее всех это и отразил!), опытный и образованный человек сразу же видит СУТЬ претензий рабочих к фабриканту. Фабрикант продаёт, например, полотно, «ситчик», оптовой партией, сразу всё, что произвела фабрика в две тысячи трудящихся рук.
Делали-то все, а общая, оптовая выручка поступает к фабриканту. Конечно, забрать себе ВСЁ фабрикант не может (хотя очень бы хотел) – люди разбегутся. А если некуда бежать – вымрут. Что-то из оптовой выручки он, как распределитель, вынужден распределять в пользу своих рабочих. Но, будучи хозяином, он это делает в режиме произвола (чем свободнее рынок, тем полнее этот произвол).
Конечно, хозяин может (и это в его экономических интересах) – поощрить рублём ударника, рационализатора, благодаря которым имеет больше сбытового полотна. Иногда он это делает, иногда нет. Но почти всегда – его поощрения в режиме кумовства (родне, своякам, друзьям, любовницам, детям и племянникам, просто фаворитам) – значительно крупнее, чем его поощрения полезным, но чуждым ему людям на производстве.
Произвол распределителя (собственно, и породивший потребность в социализме) – очень много уводит «на сторону» от лиц, непосредственно занятых на производстве, и очень нелепо (не всегда, но чаще всего) распределяет выручку за конечный продукт между ними.
+++
Антагонизм 2.
Касается уже не внутренностей системы разделения труда, а противоречий между дублирующими системами трудовой кооперации. Суть его в том, что любому производителю (а при разделении труда это производственный коллектив, корпорация) – экономически выгодно остаться одному.
Существование фабрики-клона ничего хорошего фабрике не приносит, а вот потребителей, платежеспособный спрос от фабрики оттягивает. Эта проблема монополизации (стремление производителя остаться в одиночестве, так или иначе избавиться от дублирующих его производственные возможности конкурентов) была всегда.
Ведь чем меньше производителей какого-то необходимого продукта, тем больше их продукция «на вес золота». Если верёвок никто, кроме вас, делать не умеет – вы из любого потребителя можете «верёвки вить». А вот если верёвки производятся многими – то далеко не факт, что потребитель купит её именно у вас.
Но эта проблема монополизации техно-линии была не так остра в эпоху вынужденной малосерийности низкотехнологичной индустрии. Фабрика со слабым оборудованием технически, физически не могла произвести продукцию, достаточную для всего мира. И по этой – технической! – причине не слишком страдала от себе подобной фабрики на другом континенте. Их интересы как бы не пересекались (или почти не пересекались) – в силу ограниченности их производственных возможностей.
С развитием технологий эпоха вынужденной малосерийности закончилась. Или навсегда, или до обвала цивилизации, провала в дикость, очень вероятного в наше время.
Сегодня, с учётом производительности современной техники, любая корпорация в одиночку может удовлетворить ЛЮБЫЕ ОБЪЁМЫ платежеспособного спроса. Если спрос имеется – то производство быстро расширяется, подстраиваясь под сбыт. И технически, технологически, и даже по времени – почти не имея пределов!
-Сколько автомобилей вы сможете произвести в следующем году?
-Сколько нам закажут и оплатят – столько и произведём…
-А если вам закажут ОЧЕНЬ МНОГО?
-Мы будем только рады! Деньги никому лишними не бывают!
+++
В современном мире идёт процесс конвергенции государств и корпораций. С одной стороны, корпорация всё больше и больше своей властью и возможностями, своим спектром (вплоть до содержания частных армий!) похожа на государство. С другой стороны, и государство всё более «экономизируется», превращается в корпорацию-нанимателя всех своих граждан.
Умеренные социалисты, распределяя через налоги прибыль богатых среди неимущих – наверное, и сами не догадывались, что, по сути, расширяют корпоративный найм ведущих работодателей на всех жителей страны.
Это укрепляет гражданскую солидарность ВНУТРИ. Но, диалектически, усиливает антагонизм между странами, народами.
Демократический политик – чувствует себя наёмным менеджером, нанятым гражданами. Он на них работает. Но как при этом он будет относиться к тем, кто не-граждане? Не являются теми избирателями, от которых он зависит?
Понятно, что соблазн подкупить электоров, работодателей, создать им условия жизни получше – неотделим от соблазна забрать во внешней среде побольше. И выбросить туда, во внешнюю среду – все проблемы, выслуживаясь перед избирателями. По формуле: «нахожу для вас всё новые и новые блага».
А где? Это что, грибы в лесу, чтобы их находить?!
Ничто не бывает само по себе «дешёвым» или «дорогим». Ничто не бывает само по себе «доступным» или «недоступным».
«Дешёвый товар» — это, если говорить научным языком, товар, приобретаемый высокооплачиваемым покупателем у низкооплачиваемого производителя.
По сути, «богатство» или «бедность» — не более, чем разница в ваших доходах и доходах окружающих. Если разница в вашу пользу, то вы «богаты», если наоборот, то «бедны».
Вы можете быть богаты с рублём в кармане, или бедны с миллионом рублей в кармане, и очень даже запросто! Вопрос не в том, сколько у вас в кармане, а в том, сколько запрашивают те, кто на вас работают.
Чем меньше они запрашивают, тем выше ваш уровень жизни. И наоборот.
Получается, что если на фабриках шлёпок в Таиланде начнут расти зарплаты и соцпакет, то уровень жизни покупателей пляжных шлёпок в США автоматически снизится, хотя их заработки никто и не урезал!
+++
Таким образом, у неограниченного частного собственника средств производства неизбежны антагонистические отношения с:
1) Всеми помощниками внутри системы, которым он платит из своего кармана (по крайней мере, так он думает).
2) Всеми изгоями, оставшимися вне системы, вне производства, которые хозяину совсем не нужны, совсем для него лишние – а кушать тоже хотят и просят.
Два эти антагонизма срастаются в единый рыночный шантаж. Нужных (помощников в системе) пугают заменой на ныне безработных, и тем умеряют их аппетиты. А ненужных системе подкармливают за счёт нужных, возбуждая между ними вражду конкуренции и просто жадности («у меня берут часть зарплаты, чтобы давать пособие тунеядцу»).
+++
Понимая всё это, мы поймём и тупиковую обречённость современного западного капитализма, одержавшего «пиррову победу» над перспективными линиями восхождения человечества.
«Пиррова победа» — это тактический успех, достигнутый такой ценой, что после неё неизбежен стратегический провал.
С одной стороны, развитие науки и техники сокращает потребность производства в рабочих руках, что – при неограниченном капитализме – неизбежно обернётся расползанием, расширением «конченых территорий», населённых изгоями мирового рынка, «лишними людьми».
Мы это и видим: пятачки сверкающего небоскрёбами успеха сжимаются, а зоны первобытной безысходности вокруг них, «украины» — расширяются и множатся. «Успешных», вписавшихся в рынок – всё меньше, а не вписавшихся – всё больше и больше.
Чудовищное изобилие «украин», «молдов» и «сомалей», которым просто не во что интегрироваться (они лишние по определению) на планете даёт работодателям чудовищное орудие шантажа для тех, кто ещё задействован в экономических цепочках. Когда на одного работающего десяток или сотня нищих на пособии (или без оного), то из работающего можно любые верёвки вить!
И современный капитализм обретает черты 2-3 тысячелетия до н.э. А именно: очаги рабовладельческой цивилизации, в которых обезумевшие фараоны (сотня крупнейших банкиров) строят пирамиды, окружённые первобытными племенами, живущими случайной охотой, одетыми в шкуры и не владеющими ничем, сложнее дубины.
Рабовладение в окружении каменного века, полное нивелирование свободы человека в системе, и полнота зоологической свободы человека за границами системы, в «диких пустошах» бесчисленных «украин», живущих «от кредита до кредита», лишённых всякой собственной экономики, кроме огородно-натуральной…
Такое будущее не просто «нарисовалось» перед нами – оно успешно воплощается разными «Давосами» и «Бильдербергами».
[1] Хрематистика — термин, которым ещё Аристотель обозначил науку об обогащении, искусство накапливать деньги и имущество, накопление богатства как самоцель, как сверхзадача, как поклонение прибыли. Аристотель противопоставлял хрематистику — экономике как сознательному обустройству среды (мира-дома). Роль экономики Аристотель видел в поддержании сложного оборота в рамках цивилизованного образа жизни. Деньги при этом служат исключительно для обеспечения удобства обмена. Хрематистика же — деятельность для получения прибыли и накопления денег, которые потеряли своё служебное предназначение. К хрематистике Аристотель относился отрицательно. Парадокс в том, что по Аристотелю экономика – система невыгодная и не всегда даже рентабельная, по сравнению с хрематистикой в финансовом плане убыточная (упущенная прибыль и т.п.). Собственно, так оно и есть!
———————————————————
[2] Почему мы летом носим штаны? Потому что наша религия запрещает нам ходить без штанов, наша наука знает способы изготовления штанов, а наша культура стыдит бесштанных, вырабатывает к ним негодование и презрение, осуждение, а к тем, кто в штанах – воспитывает уважение.
В одиночку, взятая сама по себе техническая возможность всем пошить штаны – не заставит людей в жару ходить в штанах. А, глядя шире – попросту и не возникнет, ибо цели такой нет!
Но ведь то же самое можно сказать и про любую другую отрасль экономики.
[3] Обида при дележе материальных ценностей возникает и тогда, когда их делят поровну, и тогда, когда их делят не поровну. Человек непременно обидится: и когда ему дали столько, сколько соседу, и когда дали меньше, чем соседу. В первом случае обида будет звучать: «я лучше соседа, а меня с ним уровняли». Во втором случае – «я не хуже соседа, а меня обделили», и т.п.
