фото отсюда
Настоящая публикация — это первая глава большого аналитического труда известного экономиста Вазгена Липаритовича Авагяна, посвящённая становлению «вторичного капитализма» на руинах социальных государств. Почему отжившая архаичная форма вдруг «обретает кровь и плоть», из мрачного далёкого прошлого превращается вдруг в наше будущее? Авагян системно анализирует эту проблему. Первая глава посвящена пограничным вопросам: деградации мысли у типичного представителя масс и связи этой деградации с появлением наиболее варварских форм общественных отношений.
Глава 1. Деградация мысли и архаизация отношений
Вообразите себе городской парк, в котором никто не занимается сохранностью собственно парка. Зато каждый преследует собственные, частные, шкурные интересы. Одному нужны скамейки на собственный садовый участок, и он украл скамейки из никем не охраняемого парка. Второму нужны дрова для бани – он напилил их из деревьев парка. Третьему потребовались бетонные балки – и он выковырял бордюры клумб… И т.п. Судьба такого парка совершенно очевидна: он в итоге придёт в крайнее, величайшее запустение.
При этом важно отметить, что расхищающие его «хозяйственные частники» не испытывают к нему ненависти (по крайней мере, не все из них испытывают её). Они совершенно не желают парку зла – они просто заняты удовлетворением своего частного вопроса. Каждый. Тот, кто воровал бордюры – не пилил деревьев, а тот, кто пёр скамейки – не расхищал цветочных клумб. Поскольку парком в целом никто не занимается, а все занимаются только своими частными выгодами – парка в итоге не будет. Но тех, кто его расхищал – это может даже удивить. Мол, мы вовсе не хотели превращать парк в пустырь. Мы лишь взяли немножко ничейного барахла, а в остальном – веток не ломали…
Ещё один экономический факт, заставляющий задуматься об «экономическом чуде либерализма». Парадокс в том, что гибнущий парк в КРАТКОСРОЧНОМ режиме выгоднее для посетителей, чем хорошо охраняемый. В хорошо охраняемом парке можно только гулять, но нельзя ничего с собой прихватить (в рамках прихватизации). В гибнущем и брошенном парке всё, что схватил – всё твоё. То есть краткосрочная выгода посетителям очевидна. Другое дело, что потом, в ДОЛГОСРОЧНОЙ перспективе, не останется никакого парка. «Так это ж пойми, потом!» — как пел Галич.
То, что я рассказал в виде притчи о парке, можно рассказать о заброшенном доме, заводе, корабле, и вообще любом хозяйственном объекте. Если его можно растаскивать, то он в краткосрочном режиме выгоднее охраняемого, в долгосрочном режиме – ноль и пустырь.
А вообще-то я говорю, обобщая эти очевидности, о либеральной экономике в целом! Могут ли либералы повысить уровень жизни? Не всем, ненадолго – но могут. Снимая все вложения в общественные долгосрочные программы (от покорения космоса до подготовки специалистов, врачей, учителей будущих поколений) – он, теоретически (если не разворует изъятое) может вложить это в краткосрочное потребление. Ну, это известный всем с детства случай с Буратино, который продал Азбуку ради билета развлечений. В краткосрочном режиме Буратино свой уровень жизни и потребительских удовольствий, безусловно, повысил. Кто бы спорил!
Другое дело, что потом и развлечение кончилось, и грамоте так и не научился (Азбуку продал). Это и есть «скромное обаяние» либерального дурдома – не копить, не увлекаться великими проектами и долгосрочными программами, а тратить всё на себя, здесь и сейчас. За счёт этого удаётся иногда (не всегда) поднять уровень потребления широких масс. По сути, это повышение достигается за счёт проедания Родины и Будущего. У либералов нет ни Отечества, ни перспектив.
+++
Неокапитализм на развалинах стран социализма и руинах «социальных государств», спутников соцлагеря (пока был СССР – были и социальные гарантии в западной Европе; нет СССР – не стало и гарантий) возникает, если говорить о самом глубинном уровне, как следствие нравственного, духовного и умственного одичания широких масс.
Примитивный человек уже не в состоянии поддерживать сложные системы отношений, какими бы совершенными они ни были теоретически. На практике они примитивному человеку непосильны, непонятны, в них слишком «многа букф». И потому примат склонен отдавать предпочтение системам более примитивным, то есть более соответствующим его внутреннему духовному и умственному уровню.
Так функционирует система «сообщающихся сосудов»: оскудение внутреннего мира людей приводит к оскудению окружающих их сред, и наоборот.
Неокапитализм не только является нарастающей криминализацией, но и, по сути, имеет её своим источником. Если мы задумаемся в экономических категориях, то криминал – единственная альтернатива справедливости при распределении. Иначе говоря, любые блага можно распределять либо по справедливости, понятной большинству, не вызывающей у большинства сомнений, либо силой, наглостью, шантажом и террором. Если большинство людей считает распределение несправедливым, то как можно сохранить его в том виде, в каком оно есть? Только насилием – ведь иначе, согласитесь, никак!
Отказ от принципа справедливости – понимают это люди или не понимают – есть переход к воровскому закону, в криминал, а не куда-то ещё.
С древнейших времён, с первых веков истории государство формируется в жесточайшей борьбе с океаном частной собственности, а законность – в жесточайшей борьбе с океаном поведенческого произвола. Государство и право неразрывно связаны между собой, но точно так же неразрывно, и перетекая друг в друга, связаны частная собственность и поведенческий произвол её владельцев. Нельзя совместить бесконтрольную собственность и законность: законность есть подчинение, собственность – господство. Как можно одновременно подчинятся и господствовать, хозяйничать – и служить? Понятно, что либо то, либо другое!
Важно отметить и ещё одну грань этой борьбы: с момента становления исторического процесса Рациональность сражается с тёмными инстинктами Иррациональности. И если всё рациональное пытается выразить себя языком общих принципов (познания, закона, морали), то иррациональное и тёмное начало человека прячется в бесконтрольной частной собственности и произволе личности (либеральных «свободах»).
Это легко доказать. Если человек будет вести себя рационально и нравственно, то его частная собственность утратит смысл, оставаясь его частной собственностью чисто формально, номинально, а фактически (в силу разумности употребления) уже став достоянием общества. Например, третьяковская галерея из частного собрания купца Третьякова превращается в общественный музей, по завещанию самого Третьякова, который подарил собранные им шедевры живописи народу. И частная собственность купца Третьякова, которая была частной лишь формально, в итоге растворилась в общественную собственность.
А если бы Третьяков, вместо разумного распоряжения частными капиталами семьи, настаивал на их частном характере, то он имел бы полное право, например, для забавы сжечь собранные шедевры или залить их кислотой. Он же собственник, правильно? Картины он купил, художникам заплатил, имеет он право делать с покупкой что угодно? Безусловно, в том и заключается принцип частной собственности, что частный приобретатель имеет право делать с собственностью, что ему вздумается, и в первые тысячелетия истории это распространяется и на избиваемых, умерщвляемых владельцем рабов (по Аристотелю – «говорящих орудий» и «двуногий скот»).
Сам смысл бесконтрольной собственности – в произволе её владельца, включающего и законность безумных его проявлений. Если собственность запретить использовать любым образом, то она просто по определению перестаёт быть частной собственностью. Её владелец превращается в арендатора, в того, кто взял вещь напрокат – и обязан соблюдать правила в обращении с нею, от которых, конечно и естественно, свободен владелец.
Таким образом, главное в бесконтрольной частной собственности – это право собственника на произвол и право собственника на безумие. Без двух этих прав такая собственность теряет смысл, утрачивает свой предмет, как житейски, так и юридически.
Приведу такой пример: потомок князей может называть себя князем, формально он им, как потомок, и является, но… Главное-то в князе – земельная собственность, маленькое (или не очень маленькое государство) в котором он монарх. А если земельная собственность и выстроенная на ней государственность княжеского рода утрачена давно и безвозвратно, то княжеский титул теряет смысл, утрачивает свой терминологический предмет. Формально, конечно, бабочка остаётся гусеницей, но по факту-то, раскройте глаза, она давно уж не гусеница, а бабочка!
Точно так же следует говорить и о бесконтрольной частной собственности: частная собственность, как явление, имеет свои параметры (важнейшие из которых – полнота прав и полное отсутствие обязанностей к предмету своей собственности). И если эти параметры утрачены, то бессмысленно называть «частной собственностью», то, что в итоге из неё получилось.
+++
Апологетика такой бесконтрольной частной собственности на практике всегда оборачивается апологетикой криминала, воровского закона, «захватного права» и разбоя с произволом.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал: «Горе — думается мне — тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна. Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!» Писано в XIX веке…
Пределом развития частных владений является феодальная раздробленность, с которой государство много веков и очень жестоко боролось.
То, что всякое частное поместье стремится превратить себя в суверенное княжество, то, что всякое частное владение – зародыш феодального сепаратизма – совершенно очевидно. Понятно и другое: внутри частного владения действуют свои, внутренние, хозяином установленные законы, а общегосударственные если и признаются (тоже не всегда) – то только формально.
Аморальность заключается в том, что собственность немотивированно-неотчуждаема, свободная воля распоряжающегося ею хозяина выше моральной очевидности. То же самое можно сказать и о разумности: свободная воля хозяина выше логической несвободы расчётов разума. Мы считаем разумным и моральным одно, а хозяин собственности – совсем другое, и он в своём праве.
Если же частный собственник попытается слиться с законом, моралью и разумом, то он перестанет быть частным собственником, если не формально, то фактически. А раз так, то и формальная принадлежность уже не имеет никакого значения, как у галереи купца Третьякова. Она ведь не только после смерти купца стала общественным достоянием, она и при жизни, формально принадлежа Третьякову, уже была народным музеем живописи. Её перехода из частной собственности в государственную никто из посетителей даже и не заметил!
Нетрудно понять, что неокапитализм – это регресс человека и межчеловеческих отношений, это переход, обратный третьяковскому: из общественной и государственной собственности в частную. Не только от централизованного государства зародышу феодала-частнику, но и от законности распоряжения – к произволу, от рационального – к иррациональному, от морально-справедливого к вопиюще, кричаще несправедливому.
Дегенеративно-регрессивная природа в неокапитализме выражена гораздо отчётливее и однозначнее, чем в классическом капитализме XIX века. В классическом капитализме содержалась стадия восхождения, в нём было много всего – и дурного, но и хорошего. В неокапитализме на руинах социальных государств – нет ничего, кроме падения. Если старый капитализм на свою ступень ступил ногой, то неокапитализм ударился о ту же ступень головой при падении.
Спекулируя среди дегенератов тем, что система разумного управления обществом НЕДОСТРОЕНА, неокапитализм предложил разобрать уже построенное. Вместо того, чтобы достроить начатое уже в первые века истории здание Рациократии – его начали бешено и бесновато демонтировать. Нет крыши? Так давайте и стены разберём, и фундамент растащим!
Источник:
